Действительная трудность в данном случае заключается в том, что нормальному человеку не так-то легко осуществить этот акт «тотального отречения» от самого себя. Человек, привыкший отдавать себе отчет в своих переживаниях, «рефлектировать» по поводу них, осмыслять их, соотнося со своими идеалами и ценностями, со своим «я» — этим динамическим центром сознания, никак не может отказаться от этой своей установки. Отсюда — непрекращающееся стремление публики «проецировать» свои «партитуры» на «воздействующее построение», не имеющее уже своей собственной «структуры», которая хоть в какой-то степени позволяла бы корректировать эти «партитуры», ставить вопрос если уж не об их правильности и адекватности, то хоть о каком-то отношении к упомянутому «построению». Если вам нужна эпоксидная смола для картин купить, советуем перейти на сайт по ссылке.
Возможны два варианта отношения публики к такому — лишенному собственной «субстанции», имманентной «структуры» — «воздействующему построению», если, впрочем, исключить самое естественное, но, быть может, потому и самое трудное, что напрашивается здесь: а именно — отказ «играть в игру», принимая «воздействующее построение» за произведение искусства.
В первом случае публика (определенный культурный слой ее на Западе) отказывается понимать предложенное ей «построение», испытывая, однако, некоторый «комплекс неполноценности», поскольку неспособность постичь и интерпретировать то, что она по традиции принимает за художественное произведение, осознается и переживается ею как очевидное проявление несостоятельности — неразвитости, некультурности, неутонченности и т. д.
Кстати, неспособность некоторых искусствоведов на этот — определенно не конформистский — отказ побуждает их принимать за художественные произведения, пытаясь истолковать в более или менее традиционном духе, те «вещи», которые самими их авторами замышлялись и осуществлялись в качестве «антиискусства», разрушения искусства вообще.
Иногда этот «комплекс» принимает агрессивные формы: «публика встает на дыбы», как выразился однажды наиболее видный представитель элитарной концепции искусства Хосе Ортега-и-Гассет. Это, кстати, тот самый эффект, которого хотели бы добиться художники-авангардисты, но добивались все реже и реже по мере того как «скандалы в искусстве» входили в привычку (что, естественно, заставляло сторонников «перманентной революции» в искусстве еще яростнее презирать эту «немотствующую» — «слепо-глухо-немую» — публику).
Во втором случае публика все же стремится как-то понять и истолковать предложенное ей «воздействующее построение», попытавшись — хотя бы и задним числом, так сказать, по воспоминаниям — прорефлектиро-вать вызванные им (совершенно бессодержательные и абстрактные — как мы имели случай убедиться) раздражения и возбуждения.
